Вальтер Шелленберг - Мемуары [Лабиринт]

Названная сумма была огромной. Но я полагал, что сумею разобраться, опираясь на накопленный опыт, даст нам что-нибудь эта сделка или нет. У меня было ощущение, что есть смысл согласиться на это предложение, тем более что передача «товара» из рук в руки гарантировала известную безопасность. Я подумал, что необходимо будет перед выплатой вознаграждения быстро проверить полученные документы. Кроме того, я учел и то, что к событию в Анкаре наверняка имеет отношение наш умный и опытный сотрудник Мойзиша, что было достаточной гарантией надежности. Взвесив все эти обстоятельства, я посоветовал принять предложение и посоветовал переправить деньги в Турцию через специального курьера разведки.

Риббентроп согласился и проинформировал о принятом решении фон Папена по телеграфу. На следующей день в Анкару было послано двадцать тысяч фунтов стерлингов. Я напряженно ожидал первого сообщения Мойзиша, которое пришло через три дня.

Он сообщал, что человек, сделавший нам предложение, которого звали Пьер, раньше служил при посланнике Йенке в Анкаре. Однажды вечером он явился к Йенке. Посланник, учитывая возможность провокации со стороны вражеской разведки, не захотел как дипломат беседовать с ним и, несмотря на поздний час, вызвал к себе Мойзиша. Затем шло описание внешности камердинера: это человек среднего роста, с бледным лицом, с запавшими черными глазами, который, несмотря на свою замкнутость и молчаливость производит впечатление решительного и целеустремленного человека. На заданные ему вопросы он отвечает немногословно, но точно.

Мойзиш оказался в двойственном положении — с одной стороны, его тянуло вступить в игру, с другой — затребованная сумма была так велика, что превосходила возможности его личных валютных фондов. Поскольку Пьер назначил трехдневный срок для ответа — в противном случае, как о том свидетельствовал жест, сделанный им в направлении русского посольства, обратился бы по иному адресу — Мойзиш решил проинформировать посла, чтобы получить быстрый ответ из Берлина, из министерства иностранных дел.

При передаче материала — это были еще не проявленные пленки — Мойзиш сумел молниеносно проверить его. От того, что он увидел, у него буквально перехватило дыхание. Из первой серии фотокопий было видно, что заснята была на самом деле секретнейшая корреспонденция между английским посольством в Анкаре и Форин Оффис [44] в Лондоне. Кроме того, имелись фотокопии и рукописных заметок английского посла, касавшихся развития англо-турецких и англо-русских отношений. Особое значение представлял полный список товаров и военных материалов, направленных по закону о ленд-лизе из США в Россию в 1942-1943 годах, а также предварительный информационный доклад английского министерства иностранных дел о результатах конференции министров иностранных дел, проходившей в Москве с участие Корделла Хэлла, Идена и Молотова.

Прежде всего я сделал следующее:

1. Попросил Гиммлера срочно представить Гитлеру полученные сведения (при этом я воздержался от подробностей относительно происхождения и подлинности документов).

2. Я обратился к генералу Тиле из верховного командования вермахта с просьбой незамедлительно заняться расшифровкой английского шифра на основе полученных документов. (Четыре лучших специалиста по дешифровке в Германии, в том числе два профессора математики несколько недель подряд работали над документами, пока им удалось разгадать часть шифра. Это позволило нам узнать время передач и технические подробности передачи телеграмм из Лондона в Анкару).

3. Своим сотрудникам я поручил на основе специальных документов собрать все за и против подлинности полученных сведений, чтобы я мог ответить Гитлеру на вопрос о надежности источника.

4. Я связался со статс-секретарем фон Штеенграхтом из министерства иностранных дел и сообщил ему о принятых мной мерах. Мы пришли к единому мнению, что этим должна по-прежнему заниматься политическая разведка.

Документы, которые были нам предоставлены впоследствии, исследовались с точки зрения следующих пунктов: результаты переговоров между Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кай-ши в Каире в ноябре — декабре 1943 года; визиты президента Турции Исмета Мнению и его генерального секретаря по иностранным делам Нумана Меменчиоглу к Рузвельту и Черчиллю; отчеты о конференции с участием Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране с 28 ноября по 2 декабря 1943 года; результаты совещания начальников генеральных штабов союзников в Тегеране относительно операции «Оверлорд» и прекращения операции «Меркурий»; заявление об усилении воздушных налетов на Балканы.

В сообщении о переговорах в Каире особое удивление вызвало обещание Рузвельта Чан Кай-ши вернуть Китаю Северную Маньчжурию после поражения Японии. (Это противоречило позиции, занятой американским президентом на Ялтинской конференции, проходившей с 4 по 11 февраля 1945 года; Рузвельт, действуя в обход Чан Кайши, согласился предоставить русским маньчжурскую железную дорогу и порты Порт-Артур и Дайрен [45] как плату за вступление в войну против Японии.)

С большой степенью вероятности изучение документов позволяло предполагать, что Черчиллю не удалось отстоять свой первоначальный план вторжения в Европу через Балканы. После тегеранской конференции было ясно, что в Польше, Румынии, Югославии и Венгрии действия Красной Армии не будут связаны противодействием западных держав. Относительно Польши Сталин потребовал отодвинуть русскую границу западнее, до бывшей линии Керзона, и одновременно включить в состав Польши часть Восточной Германии.

Тогда же мы получили от своего человека в польском движении Сопротивления, которому незадолго до этого удалось разгадать дипломатический шифр польского эмигрантского правительства в Лондоне, сведения о содержании переговоров, которые вел глава этого правительства Миколайчик со Сталиным. Миколайчик вылетал из Лондона через Стокгольм в Москву и передавал сообщения о результатах переговоров в Лондон по телеграфу.

В отношении Германии Сталин якобы заявил следующее: Германия будет сохранена, но ее необходимо ослабить, лишив ее двадцати-тридцати миллионов населения. Тогда в ближайшие пятьдесят лет Советскому Союзу и Польше нечего будет опасаться германской агрессии. Это позволит России спокойно залечивать раны, нанесенные войной.

Уже первое впечатление от сообщений о московской конференции министров иностранных дел 18-30 октября 1943 года и от заявления Сталина совпало в общих чертах с настораживающими сведениями, полученными мною по другим каналам. Перед моими глазами вырисовывалась ужасная судьба Германии. Меня охватил такой страх, что я сразу же воспользовался возможностью, предоставившейся мне благодаря содействию д-ра Керстена, чтобы встретиться с пребывавшим в то время в Швеции специальным уполномоченным президента Рузвельта по европейским вопросам мистером Абрагамом Стивенсом Хьюиттом.

Соблюдая все меры предосторожности, я встретился с ним в номере стокгольмского отеля, где он жил; там мы в течение трех дней вели откровенный обмен мнениями по проблеме компромиссного мира. Вернувшись в Берлин, я тут же составил меморандум об этих переговорах, который хотел представить Гиммлеру. В то время он находился в Мюнхене. Когда я сообщил ему о своих встречах с Хьюиттом, он, придя в ужас от моего самоуправства, первое мгновение только молча хватал воздух ртом. Затем его обуял такой гнев, что я счел за благо переждать, пока он выдохнется, и отложить чтение меморандума на более подходящее время. На следующий день, когда я вновь попытался убедить его в необходимости предпринятого мной шага, он слушал меня уже более спокойно, но мне так и не удалось развеять чары, которыми Гитлер околдовал в Мюнхене своих приближенных.

Тем временем из Стамбула поступила радиограмма, в которой Мойзиш сообщал, что должен явиться к Риббентропу с докладом. Так как с Балкан в Германию отправлялся попутным рейсом наш самолет, я поручил Мойзишу пересесть в Софии на него, чтобы я смог побеседовать с ним до приезда в Берлин. Мойзиш сообщил мне устно дальнейшие подробности о Цицероне, как окрестил камердинера фон Папен за содержательность его политической информации. Сначала, рассказывал Мойзиш, Цицероном двигала исключительно жажда мести. Его отец, живший во время первой мировой войны в Константинополе, попал из-за своей дочери, сестры Цицерона, в неприятную историю и был расстрелян англичанами. Позднее он иначе рассказывал об обстоятельствах смерти своего отца: его якобы застрелил на охоте в Албании один англичанин. Все это, а также заверения Цицерона о том, что он не говорит ни слова по-английски — вскоре выяснилось обратное, — заставляло сильно сомневаться в правдивости этого человека и требовало особой осторожности в отношениях с ним, но, как я считал, не снижало ценности материалов и не давало повода не верить в их подлинность.